Смерть — это то, что бывает с другими? Андрей Курпатов, Татьяна Девятова – Мифы большого города с доктором Курпатовым. Что бывает с другими

1 Пока не увяли цветы и лента еще не прошла через известь лета, покуда черна и вольна цыганить, ибо настолько длинна, что память моя, как бы внемля ее призыву, потянет ее, вероятно, в зиму, -- 2 прими от меня эту рифмо-лепту, которая если пройдет сквозь Лету, то потому что пошла с тобою, опередившей меня стопою; и это будет тогда, подруга, твоя последняя мне услуга. 3 Вот уж не думал увидеть столько роз; это -- долг, процент, неустойка лета тому, кто бесспорно должен сам бы собрать их в полях, но дожил лишь до цветенья, а им оставил полную волю в трактовке правил. 4 То-то они тут и спят навалом. Ибо природа честна и в малом, если дело идет о боли нашей; однако, не в нашей воле эти мотивы назвать благими; смерть -- это то, что бывает с другими. 5 Смерть -- это то, что бывает с другими. Даже у каждой пускай богини есть фавориты в разряде смертных, точно известно, что вовсе нет их у Персефоны; а рябь извилин тем доверяет, чей брак стабилен. 6 Все это помнить, пока есть сила, пока все это свежо и сыро, пока оболочка твоя, -- вернее, прощанье с ней для меня больнее, чем расставанье с твоей душою, о каковой на себя с большою 7 радостью Бог -- о котором после, будет ли то Магомет, Христос ли, словом сама избрала кого ты раньше, при жизни -- возьмет заботы о несомненном грядущем благе -- пока сосуд беззащитной влаги. 8 С того разреши мне на этом свете сказать о ее, оболочки, смерти, о том, что случилось в тот вечер в Финском Заливе и стало на зависть сфинксам загадкой -- ибо челнок твой вовсе не затонул, но остался возле. 9 Вряд ли ты знала тогда об этом, лодка не может и быть предметом бденья души, у которой сразу масса забот, недоступных глазу, стоит ей только покинуть тело; вряд ли ты знала, едва ль хотела 10 мучить нас тайной, чья сложность либо усугубляет страданье (ибо повод к разлуке важней разлуки); либо она облегчает муки при детективном душевном складе; даже пускай ты старалась ради 11 этих последних, затем что все же их большинство, все равно похоже, что и для них, чьи глаза от плача ты пожелала сберечь, задача неразрешима; и блеск на перлах их многоточия -- слезы первых. 12 Чаек не спросишь, и тучи скрылись. Что бы смогли мы увидеть, силясь глянуть на все это птичьим взглядом? Как ты качалась на волнах рядом с лодкой, не внемля их резким крикам, лежа в столь малом и столь великом 13 от челнока расстояньи. Точно так и бывает во сне; но то, что ты не цеплялась, -- победа яви: ибо страдая во сне, мы вправе разом проснуться и с дрожью в теле впиться пальцами в край постели. 14 Чаек не спросишь, и нету толка в гомоне волн. Остаются только тучи -- но их разгоняет ветер. Ибо у смерти всегда свидетель -- он же и жертва. И к этой новой роли двойной ты была готовой. 15 Впрочем и так, при любом разбросе складов душевных, в самом вопросе "Чем это было?" разгадки средство. Самоубийством? Разрывом сердца в слишком холодной воде залива? Жизнь позволяет поставить "либо". 16 Эта частица отнюдь не фора воображенью, но просто форма тождества двух вариантов, выбор между которыми -- если выпал -- преображает недвижность чистых двух параллельных в поток волнистых. 17 Эта частица -- кошмар пророков -- способ защиты от всех упреков в том, что я в саване хищно роюсь, в том, что я "плохо о мертвой" -- то есть самоубийство есть грех и вето; а я за тобой полагаю это. 18 Ибо, включая и этот случай, все ж ты была христианкой лучшей, нежели я. И, быть может, с точки зрения тюркских певцов, чьи строчки пела ты мне, и вообще Ислама, в этом нет ни греха, ни срама. 19 Толком не знаю. Но в каждой вере есть та черта, что по крайней мере объединяет ее с другими: то не запреты, а то, какими люди были внизу, при жизни, в полной серпов и крестов отчизне. 20 Так что ты можешь идти без страха: ризы Христа иль чалма Аллаха, соединенье газели с пловом или цветущие кущи -- словом, в два варианта Эдема двери настежь открыты, смотря по вере. 21 То есть одетый в любое платье Бог тебя примет в свое объятье, и не в любови тут дело Отчей: в том, что, нарушив довольно общий смутный завет, ты другой, подробный, твердо хранила: была ты доброй. 22 Это на счетах любых дороже: здесь на земле, да и в горних тоже. Время повсюду едино. Годы жизни повсюду важней, чем воды, рельсы, петля или вскрытие вены; все эти вещи почти мгновенны. 23 Так что твой грех, говоря по сути, равен -- относится к той минуте, когда ты глотнула последний воздух, в легких с которым лежать на водах так и осталась, качаясь мерно. А добродетель твоя, наверно, 24 эту минуту и ветра посвист перерастет, как уже твой возраст переросла, ибо день, когда я данные строки, почти рыдая, соединяю, уже превысил разность выбитых в камне чисел. 25 Черная лента цыганит с ветром. Странно тебя оставлять нам в этом месте, под грудой цветов, в могиле, здесь, где люди лежат, как жили: в вечной своей темноте, в границах; разница вся в тишине и птицах. 26 Странно теперь, когда ты в юдоли лучшей, чем наша, нам плакать. То ли вера слаба, то ли нервы слабы: жалость уместней Господней Славы в мире, где души живут лишь в теле. Плачу, как будто на самом деле 27 что-то остаться могло живое. Ибо, когда расстаются двое, то, перед тем как открыть ворота, каждый берет у другого что-то в память о том, как их век был прожит: тело -- незримость; душа, быть может, 28 зренье и слух. Оттого и плачу, что неглубоко надежду прячу, будто слышишь меня и видишь, но со словами ко мне не выйдешь: ибо душа, что набрала много, речь не взяла, чтоб не гневить Бога. 29 Плачу. Вернее, пишу, что слезы льются, что губы дрожат, что розы вянут, что запах лекарств и дерна резок. Писать о вещах, бесспорно, тебе до смерти известных, значит плакать за ту, что сама не плачет. 30 Разве ты знала о смерти больше нежели мы? Лишь о боли. Боль же учит не смерти, но жизни. Только то ты и знала, что сам я. Столько было о смерти тебе известно, сколько о браке узнать невеста 31 может -- не о любви: о браке. Не о накале страстей, о шлаке этих страстей, о холодном, колком шлаке -- короче, об этом долгом времени жизни, о зимах, летах. Так что сейчас, в этих черных лентах, 32 ты как невеста. Тебе, не знавшей брака при жизни, из жизни нашей прочь уходящей, покрытой дерном, смерть -- это брак, это свадьба в черном, это те узы, что год от года только прочнее, раз нет развода. 33 Слышишь, опять Персефоны голос? Тонкий в руках ее вьется волос жизни твоей, рассеченный Паркой. То Персефона поет над прялкой песню о верности вечной мужу; только напев и плывет наружу. 34 Будем помнить тебя. Не будем помнить тебя. Потому что людям свойственна тяга к объектам зримым или к предметам настолько мнимым, что не под силу сердечным нетям. И, не являясь ни тем, ни этим, 35 ты остаешься мазком, наброском, именем, чуждым своим же тезкам и не бросающим смертной тени даже на них. Что поделать с теми, тел у кого, чем имен, намного больше? Но эти пока два слога -- 36 Таня -- еще означают тело только твое, не пуская в дело анестезию рассудка, ими губы свои раздвигая, имя я подвергаю твое огласке в виде последней для тела ласки. 37 Имя твое расстается с горлом сдавленным. Пользуясь впредь глаголом, созданным смертью, чтоб мы пропажи не замечали, кто знает, даже сам я считать не начну едва ли, будто тебя "умерла" и звали. 38 Если сумею живым, здоровым столько же с этим прожить я словом лет, сколько ты прожила на свете, помни: в Две Тысячи Первом лете, с риском быть вписанным в святотатцы, стану просить, чтоб расширить святцы. 39 Так, не сумевши ступать по водам, с каждым начнешь становиться годом, туфельки следом на водах тая, все беспредметней; и -- сам когда я не дотянувши до этой даты, посуху двину туда, куда ты 40 первой ушла, в ту страну, где все мы души всего лишь, бесплотны, немы, то есть где все -- мудрецы, придурки, -- все на одно мы лицо, как тюрки, -- вряд ли сыщу тебя в тех покоях, встреча с тобой оправдание коих. 41 Может, и к лучшему. Что сказать бы смог бы тебе я? Про наши свадьбы, роды, разводы, поход сквозь трубы медные, пламень, чужие губы; то есть, с каким беспримерным рвеньем трудимся мы над твоим забвеньем. 42 Стоит ли? Вряд ли. Не стоит строчки. Как две прямых расстаются в точке, пересекаясь, простимся. Вряд ли свидимся вновь, будь то Рай ли, Ад ли. Два этих жизни посмертной вида лишь продолженье идей Эвклида. 43 Спи же. Ты лучше была, а это в случае смерти всегда примета, знак невозможности, как при жизни, с худшим свиданья. Затем что вниз не спустишься. Впрочем, долой ходули -- до несвиданья в Раю, в Аду ли.

Страница 25 из 35

Об успехе мы с Андреем условились поговорить отдельно. Ну просто потому, что успех как термин, в который люди вкладывают какой-то свой смысл, живет сам по себе. Он каким-то образом связан с работой, деньгами, но явно не самым прямым.
Что считали успехом в жизни при социализме, а что вкладывают сейчас в это понятие? Из-за чего люди чувствуют себя успешными и, наоборот, не­успешными? И приходят на прием к психотерапев­ту: «Доктор, помогите мне, я неудачник, я не могу добиться успеха в жизни». Доктор Курпатов снова удивляет меня нетривиальным вопросом.

А вы видели людей, которые говорят, что они успешные?
- Я знакома с людьми. ..
- ...которых вы готовы назвать успешными.
- От них просто разит успехом, другого слова и не подобрать.
- Вы знаете, довольно сложно определить «каче­ство», которым ни один человек себя обозвать не в си­лах. Люди обычно говорят: «Я неплохой бизнесмен», «я неплохой артист». Но никто не скажет: «Я-успешный артист» или «я успешный коммерсант». Я - «хороший коммерсант», я - «отличный коммерсант». Я - «не­обыкновенно хорош». Это пожалуйста. Но сказать о са­мом себе: «Я успешный» - это как-то странно.
Успех, мне кажется, - это некая оценка, в которой есть некое пропорциональное соотношение, с одной сто­роны, вложенного труда, неких усилий, а с другой - ре­зультата этих усилий. Поэтому человека, который так сам себя оценивает, трудно себе представить. Очевидно, что он вкладывал труд. Ему это и так понятно. Как и то, что достигнутый им результат-есть результат его труда. Это ему тоже очевидно. В этом смысле понятие «успеха» не является личным. Оно оценочное, внешнее, стороннее.
- То есть как у Бродского: «Смерть - это то, что бывает с другими»?
- Да-да. И успех - это то, что бывает с другими. В этом смысле психологическая ценность такого поня­тия не слишком велика.
Проблема в том, что мы еще не научились восхи­щаться успешными людьми - не умеем, не научились, не знаем как. Вы подумайте, ведь раньше не успех ценили как таковой, а то, что человек двадцать лет на производстве отработал. Медаль давали не за то, что ты хорошие половники выпускаешь, а за то, что ты это делаешь долго и мучительно: «За многолетний труд». И «Героя социалистического труда» давали за то, что ты сделал о-о-о-очень много половников, а не за то, что ты их как-то особенно хорошо сделал.
В свое время, когда я еще и года не отработал руко­водителем оргметодотдела по психотерапии города, мне дали грамоту «За многолетний труд по организации медицинской помощи...» Я на это говорю: «За грамо­ту, конечно, спасибо, но многолетний труд - это не про меня. Я меньше года в должности!» А мне гово­рят: «Ну так у нас других грамот нет, а как-то поощрить считаем нужным». То есть даже формы поощрения такой нет - «за хороший труд», «за успешный труд».
Мы еще просто психологически не готовы к «успе­ху». У нас это понятие до сих пор несет в себе какой-то негативный оттенок. В советской стране не было успешных людей, успешные - были там, на Западе. А у нас - нет, у нас - все равные, о каком «успехе» может идти речь? И до сих пор этот оттенок некой испорченности, ложности, неправедности «успеха» - последствие всеобщей уравниловки - дает себя знать. Мы не принимаем успешных людей, не ценим их, подозреваем во всех тяжких. Так что тут понятная историческая ретроспектива... И люди стесняются быть успешными, производить такое впечатление, именоваться такими. А если стыдно быть успешным, то о каком личном «успехе» как о национальной идее можно говорить.
В США идея self-made - люди, которые сами себя сделали, - является своего рода национальной, неким остовом всей культуры. Государство безусловно поддер­живает тех, кто делает себя сам - себя, свою карьеру, свое дело. И ему это выгодно: просто хвалишь человека за то, что он креативно работает, а он в ответ работает в два раза креативнее и вообще в два раза больше работает. Просто хвалишь и поддерживаешь, а результат - экономический рост и увеличение общего благосостояния. Очень выгодно! Так сказать, «за спасибо».
А у нас пока национальная идея - Золушка. Несча­стная, горемычная, страдала-мучилась, и воздалось ей сторицей, с неба упало. А то, что она много работала, перебирала всякие бобы да розовые кусты сажала, - это ведь со счастливым результатом никак не связано. Принц девушку не за это полюбил, а за красоту ее неземную и характер ангельский, то есть не за труды праведные, а за здорово живешь. И вот-мечта! Встречайте: пришла фея - птица счастья завтрашнего дня прилетела, крыльями звеня... В общем, таким странным, сказочным образом - по щучьему веленью - мы счастье допускаем, а «нажитое непосильным трудом» - это, извините, у нас реплика негативного героя. Никаким «селф-мейдом» даже не пахнет. А от «успеха» - разит... Читай - плохо пахнет. Оговорочка по Фрейду.

Ну, я имела в виду не приятность, а силу запаха, силу ощущения. Это как нашатырный спирт - в чувство приводит... Кажется, я начинаю оправдываться. А значит, все-таки чувствую себя немного не правой.

Ну-ну, и давайте теперь сравним - запах наша­тырного спирта и запах розы, кстати сказать тоже очень сильный. Понятно, что у нас в ассоциативном ряду успех оказался рядом с нашатырным спиртом, а не с розой. То есть это что-то такое «ядреное», «дерет» и «продирает». Может, и полезное, конечно, но в об­щем и целом - не из приятного. Вот такой милый образ... В результате же мы не формируем очень важ­ное для общества представление о self-made - людях, о людях, которые сами себя сделали.
У нас есть, правда, люди-герои... Но герои они не потому, что много сделали для отечества, а потому, что необыкновенные трудности преодолели, несмотря ни на что. У нас есть такой герой - Маресьев, напри­мер. «Повесть о настоящем человеке»! А вот self-made нет. А на чем держится государство, страна, общество?
Знаете, Венеция стоит на своеобразных сваях. Брались бревна и забивались в эту их непонятную почву, под водой. Со временем деревяшки просаливались и становились жесткими, прочнее металла. Мне кажется, что в этой аналогии каждый успешный человек, self-made - это очередная свая, вбитая в основание города, которая позволяет ему быть крепче. Венеция стоит на этих сваях. А каждое здоровое государство стоит на этих людях, потому что они привносят свой успех в общую копилку, потому что чем успешнее отдельные граждане страны, тем успешнее страна. Это пра­вило. Такие люди повышают запас прочности обще­ства, увеличивают его возможности. Но пока мы бу­дем - вольно или невольно - отбрасывать тень не­гатива и сомнения на этих людей, успеха России не видать. Это как пить дать...

Человек и работа

Андрей, у вас вышло уже очень много книг, и каждая посвящена особенностям психологии людей, каким-то типичным проблемам, взаимоотношениям человека с собой либо с какой-то частью внешне­го мира. Но почему-то я не нашла среди них книг про работу, про психологические правила трудовых взаимоотношений, про взаимоотношения начальника и подчиненного.
- В книге «Флирт глазами эксперта» ровно половина посвящена успеху в работе. В предыдущей книжке нашей серии - «Деньги большого города» - мы с Шекией, конечно, тоже никак не смогли обойти тему производственных отношений. Но вообще вы правильно заметили этот «пробел».
Хотя я, наверное, и не могу написать такую книгу. Обычно в книгах я определяю некую цель и показы­ваю, как до нее добраться. Но для конкретного описания пути нужна карта, на ней должны быть обозначены дороги. Если дорог нет, если речь идет о пересечен­ной местности, полях и целине - я не могу показать, как доехать, я могу только дать человеку компас и сказать: «Двигайся на юг» или «Иди на север». Вот и весь рассказ. На книгу не тянет.
Почему? Потому что все, что у нас касается работы, не представляет собой сеть неких дорог, где есть понятные перекрестки, где действуют правила дви­жения, где есть большегрузный и гужевой транспорт, есть развязки, некие автобаны, узкие улочки. У нас это­го нет. У нас - «Поле, русское поле... Светит луна или падает снег...» И поэтому написать какую-то именно деловую инструкцию - не получится.
Все, чем я могу быть полезен в этой части, - это изложение принципов, главный из которых - изме­нение отношения к работе, изменение отношения че­ловека к самому себе как к человеку работающему. То есть как нужно относиться к работе, чтобы она была тем, что тебе нужно, и как ощущать самого себя, что­бы быть эффективным в этом пространстве.

24 мая исполнилось бы 75 лет человеку, стихи которого до сих пор растаскивают на цитаты. Имя его – Иосиф Бродский.

Нынешнее поколение детей и подростков не любит читать. Стихов тоже не знают. Но почему-то стихи Бродского остаются исключением. Его с упоением цитируют, кусочки стихов пишут на футболках, многие рисуют портреты Иосифа Александровича. В чем заключается такое обожание поэта?

Все просто. Вслушайтесь в строчки

Не выходи из комнаты,не совершай ошибку,
Зачем выходить оттуда,куда вернешься вечером
Таким же,каким ты был,тем более-изувеченным?

И если через сотни лет
Придёт отряд раскапывать наш город,
То я хотел бы, чтоб меня нашли
Оставшимся навек в твоих объятьях.

Гений Бродского в простоте. Без пафоса, без шума. Из простых слов Иосиф Александрович сплетал кружева. Его стихи наполнены щемящей тоской, приправлены романтизмом, каплей грусти и щепоткой цинизма.

…Нам судьбой суждено
Встретиться снова
В одном из февральских дней.
Делаю ставку на тридцать первое

В эту зиму с ума
Я опять не сошел, а зима
Глядь и кончилась.

У Иосифа Александровича была сложная судьба. В ней было все: суд, опала на родине, арест и ссылка, отъезд за границу. Где он находил силы, чтобы писать такие пронзительные строчки – остается загадкой.

Мысли. Рифмы.
Я звонил, чтобы просто услышать голос.
Я люблю, не нуждаясь в ответном чувстве.

Даже за границей Бродский продолжает писать стихи. И неизменно на русском.

Когда так много позади,
Всего, в особенности — горя,
Поддержки чьей-нибудь не жди,
Сядь в поезд, высадись у моря.

Очень сложно говорить о человеке, о котором все рассказывают его же строчки. Но тем не менее, Бродский еще надолго останется тем поэтом, который намного опередил свое время.

Достань из чемодана пистолет.
Достань. И заложи его в ломбард.
Купи на эти деньги патефон
И где-нибудь на свете потанцуй.

Навсегда расстаемся с тобой,дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него — и потом сотри.